Привет, Кизи!
Где я здесь, а где Вулф? На всех: Электропрохладительный кислотный тест.
Извините, я тут вмешался бесцеремонно в классику и включил механический шейкер. Фанаты «Теста...» не обижайтесь. Это даже не пастиш. Это такой прикольный трип. Ну, вы же берёте с собой попутчиков?
Если получилось плохо, застрелите меня из шприца.
Мы начинаем движение внутрь себя, чтобы дать возможность Космосу вдохнуть нас. Волшебный психоделический экспресс несётся с сумашедшей скоростью, окружённый бешенной пульсацией сменяющих одна другую фантастических картин. Нервная динамика абстрактных геометрических цветовых построений и пятен уступала место разноцветным вращающимся фонтанам и вспыхивающим фейерверкам. Неземные дворцы вливались в нефы соборов; в причудливых изгибах сюрреалистичной архитектуры вырастали огромные пирамиды, пронзённые длинными шеями золотых драконов, их мощные челюсти клацали, роняя крупные искры в распростёртую водную гладь, и зелёная синь с шипением поглощала их. Мы слышали звук каждого цвета, мы видели формы и движение музыки, вихреобразные запахи и спиральные вкусы выстраивались в решётчатые поверхности. Всё это длилось столетия и, в то же время, не продолжилось и одного мига. Потому, что время перестало существовать, Оно перестало БЫТЬ, даже не начавшись. Но время не определяет пространство, как и пространство не определяет время. Потому, что они равнозначны. Потому, что они - одно и то же по своей сути, но никак по-другому не взаимосвязаны. Трансцендентны, вот.
Энн заглядывает в мои глаза всеохватным взглядом и, хотя я не произношу ни слова, взгляд её полон кислотного взаимопонимания: наши мозги - это единый мозг, мы проникли друг в друга, мы слились, вот мы с тобой и поболтаем, ты и я, и говорит:
- Ну да, ну да, ты и вправду думаешь об этом, я знаю, что ты думаешь. А ты знаешь, что думаю по этому поводу я. Точно, - будто и впрямь только что прочла мои мысли и поняла, что в башке у меня - ничего, кроме нелепейшего на свете дерьма, которое она сама же туда и засунула. Круг замкнулся.
Я уже различаю в волосах у неё, вместо сапфиров и изумрудов, светящиеся в сумерках древесные гнилушки, которые при свете превратятся в заплесневелую рассыпающуюся труху. Но - какая разница? Это не важно. Это - её Вещь. Вещь - сама в себе. А все Вещи постоянно изменяются, перетекают из одного состояния в другое. Люди и Вещи - равнозначны.
Я не проронил ни слова, ни одного чёртого звука не брякнул. Даже если и захотел, то не смог бы: язык мой, мускульный гидростат, начал вдруг неукротимо удлиняться. А внешне это было незаметно. Потому, что рос он не наружу, а внутрь, через горло в желудок и дальше, не позволяя говорить, но совсем не больно, не перекрывая дыхания, необычно только и неожиданно... и фиг с ним. Это просто - моя Вещь.
И, тем не менее, всё та же Энн:
- Я даже говорить не хочу с тобой о сексе. Ни с тобой, ни с кем-то ещё, - её глаза холодно и злобно сверкают звёздами. Да, нет же! Это сквозь её чёрные глазницы, сквозь раскрытый мозг, сквозь хрупкий череп я вижу звёзды за её спиной в предутреннем небе. И что внутри, что снаружи - равнозначно. Равнозначность - основной закон мироздания.
- Я уже вступила в оплодотворяющий Природу, вселенского масштаба половой акт. Природа - это я. Я - струя жизненного начала, вливающаяся в меня. Я создаю, разрушая. Смерть - это опыт рождения. Рождение - безусловная и неотъемлемая часть смерти. Агрессия, гомосексуализм, мистицизм - вечное триединство кислотного психоанализа секса...
"Да заткнись ты, Энн!" - жаль, что не в голос. Нужен мне твой секс сейчас, как собаке колесо от пятой телеги. Я поворачиваюсь к ней спиной... Да бог, ты мой! И её, и моё сознания - кругообъемлемы. Разве можно отвернуться от себя, от того, кто стал частью тебя, кто внутри? Она говорит, я улыбаюсь, и она рассудительно отвечает на мои улыбки.
И дальше... Где-то я это слышал уже. Знакомо, как-будто бы сам это выдумал, но не мои мысли - её. А Энн продолжает неистово:
- Видишь этот мешок? - она протягивает руку в сторону армейской палатки. - Общий спальник для брызжущих и впитывающих идиотов. Любая рафинированная девственница, забравшаяся туда, чтобы просто выспаться пару часов, выползет оттуда наутро брюхатой тварью, убившей себя и не давшей ничего взамен. А ведь, знаешь ли, жизнь и смерть - равнозначны. Абсолютно, как и все мы.
Равнозначность всего и всея - это, почти что, религия. Не принуждение, но потребность. Не догма, но вера. Не долг, обязанность, необходимость, но желание. Искреннее, естественное, настоящее.
Чёртов мешок - как насмешка над жизнью, как издевательство, квинтэссенция всевозможных пороков, человеческой слабости. Слабости духа и духовной податливости. Циничный надутый пузырь, плюющийся мёртвой спермой из уродливых прорех наших ошибок.
- Я не хочу секса! - почти истерично. - Я хочу любви.
А я выблёвываю из себя глистообразный рецепторный отросток, и мои ощущения не сигнализируют мне о потери чего-то личного, чего-то части меня. Блядь! Да я же вполне самодостаточен. Мне хватает. Я - это я. А этот "трип" - "трип" первого уровня. И, может быть, так нарушается равнозначность.
|
