Энн и Пальма – Скрипичный ключ и Солнечная принцесса – вернулись уже в следующее мгновение с сапфирами и изумрудами в волосах. Время остановилось, прошлое и будущее слились в настоящем, и наступивший миг стал бесконечным во все стороны. Глупая лучезарная улыбка на лице Энн освещала Кислотный Грот, блики играли на влажных искрящихся стенах. Пространство растянулось и растворилось само в себе, мы находились одновременно в тысячи разных местах. Не поворачивая головы, не утруждая себя ни малейшим движением глаз, мы могли рассмотреть любой уголок Вселенной.

– Всё сверкает... Э-гей! Всё сверкает!.. – радостно, без устали повторяла Пальма, Солнечная принцесса.

Радость эта скручивалась вокруг неё серебристой спиралью, и мы, подхваченные весёлыми витками, кружились, подобно эльфам, смеясь и танцуя в прозрачно-зеркальном воздухе. Да, именно так: в прозрачно-зеркальном.

– Она живёт на Улице Любви, – пел Джим Моррисон. Не было различия между языками и нациями, ещё не случилась Башня в Вавилоне. Весь мир открыт и понятен для тебя, ты сам открыт и понятен для всего мира... Она живёт на Улице Любви... В мире, полном любви. Жёлто-зелёные звуки гитары улетали в синюю бесконечность над головой.

– Всё сверкает... Э-гей! Всё сверкает!..

Летать – это так просто.

Мы начинаем движение внутрь себя, чтобы дать возможность Космосу вдохнуть нас. Волшебный психоделический экспресс несётся с сумасшедшей скоростью, окружённый бешеной пульсацией сменяющих одна другую фантастических картин. Нервная динамика абстрактных геометрических цветовых построений и пятен уступила место разноцветным вращающимся фонтанам и вспыхивающим фейерверкам. Неземные дворцы вливались в нефы соборов, в причудливых изгибах сюрреалистичной архитектуры вырастали огромные пирамиды, пронзённые длинными шеями золотых драконов, их мощные челюсти клацали, роняя крупные искры в распростёртую водную гладь, и зелёная синь с шипением поглощала их.

Мы слышали звук каждого цвета, мы видели формы и движение музыки, вихреобразные запахи и спиральные вкусы выстраивались в решётчатые поверхности. Всё это длилось столетия и в то же время не продолжилось и одного мига. Потому, что время перестало существовать, оно перестало БЫТЬ, даже не начавшись. Но время не определяет пространство, как и пространство не определяет время. Потому, что они слишком равнозначны. Потому, что они – одно и то же по своей сути, но никак по-другому не взаимосвязаны.

Энн заглядывает в мои глаза всеохватным взглядом, и хотя я не произношу ни слова, взгляд её полон кислотного взаимопонимания: наши мозги – это единый мозг, мы проникли друг в друга, мы слились, вот мы с тобой и поболтаем, ты и я, и говорит:

– А-а, ты и вправду думаешь об этом, я знаю, что ты хочешь сказать, а ты-ы? – Будто и впрямь только что прочла мои мысли и поняла, что в мозгу у меня ничего, кроме нелепейшего на свете дерьма, в мозгу у меня...

Я уже различаю в волосах у неё, вместо сапфиров и изумрудов, светящиеся в сумерках гнилушки, которые при свете превратятся в заплесневелую рассыпающуюся труху. Но – какая разница? Это не важно. Это – её "вещь". А все вещи постоянно изменяются, перетекают из одного состояния в другое. Люди и вещи – равнозначны.

Весёлое магическое путешествие продолжается.

Я не проронил ни слова, ни одного чёртового звука не брякнул. Даже если и захотел, то не смог бы: язык мой начал вдруг неукротимо удлиняться. Причём, для окружающих это было незаметно, потому что рос он не наружу, а внутрь, через горло в желудок, мешая говорить, но совсем не больно, не перекрывая дыхания, в чём-то даже прикольно, необычно как-то и неожиданно. Но это уже – моя, только моя "вещь".

– Я даже говорить не хочу с тобой о сексе, ни с тобой, ни с кем-либо ещё, – глаза Энн изменили свой цвет. Нет, потеряли свой цвет. Но от этого не стали хуже. Цвет – прозрачность / глубина – пустота... Равнозначность – основной закон мироздания.

– Я уже вступила в оплодотворяющий природу, вселенского масштаба половой акт. Природа – это я, я – струя жизненного начала, вливающаяся в меня. Я создаю разрушая. Смерть – это опыт рождения, рождение – безусловная и неотъемлемая часть смерти. Агрессия, гомосексуализм, мистицизм – вечное триединство кислотного психоанализа секса.

"Да, заткнись ты, Энн!" – жаль, что не в голос. Нужен мне твой секс, как собаке колесо от пятой телеги. Я поворачиваюсь к ней спиной... Бог, ты мой! И её, и моё сознания – кругообъемлемы. Разве можно отвернуться от себя, от того, кто стал частью тебя, кто внутри? Она всё говорит и говорит, я слушаю и улыбаюсь, и она рассудительно отвечает на мои улыбки.

– Видишь этот мешок? – Она протягивает руку в сторону армейской палатки, – общий спальник для брызжущих и впитывающих идиотов. Любая рафинированная девственница, забравшаяся туда, чтобы просто выспаться пару часов, наутро выползет оттуда брюхатой тварью, убившей себя и давшей жизнь новой Вселенной. Знаешь ли, жизнь и смерть – равнозначны. Абсолютно, как и все мы.

Я выблёвываю из желудка глистообразный рецепторный отросток, и мои ощущения не сигнализируют мне о потери чего-то важного, личного, чего-то – части меня. Ну язык и язык, говорить я всё равно уже не мог.